По чердакам и подвалам - Страница 3

Посѣтитель вынулъ карандашъ и досталъ изъ портфеля прошеніе, приготовясь на немъ отмѣчать объясненія просителя.

— Вы нѣмъ занимаетесь?

— Служилъ когда-то въ кавалеріи, но по волѣ капризной судьбы…

— Это прежде. А теперь?

— Теперь опредѣленныхъ занятій не имѣю, но, почувствовавъ склонность къ Ѳемидѣ, время отъ времени защищаю дѣла у мировыхъ судей. Заработка только ничтожная, а потому терплю скудость. Пишу прошенія для желающихъ. Вы на мой носъ пожалуйста такъ не смотрите, — перемѣнилъ тонъ усатый человѣкъ. — Это онъ красенъ оттого, что я его зимой отморозилъ. Съ него поминутно кожа лупится — вотъ онъ и красенъ. Несчастіе, случай — и ничего больше. Скажите, могу я на помощь разсчитывать? Мнѣ хоть-бы на дорогу. Только-бы до Калязинскаго уѣзда, до имѣнія сестры добраться. Тамъ у меня сестра замужняя живетъ.

Поѣтитель покачалъ головой и отвѣчалъ:

— Сомнѣваюсь, чтобы вы могли на какую-нибудь помощь разсчитывать.

— Отчего-же? Я нагъ, гладенъ, убогъ, ноги пухнутъ.

— Слишкомъ много безпомощныхъ бѣдныхъ, а вы въ силѣ работать.

— Я и работаю, что приходится по моимъ силамъ и способностямъ, но не могу-же я идти и наняться разбирать барки, таскать бревна. Мнѣ только-бы на дорогу къ сестрѣ.

— Вообще помощь, которую вамъ могли-бы дать, даже и не хватила-бы на дорогу, но…

— Неужели? Стало быть рубля два, три?

— Не больше.

— Даже и привиллегированнымъ классамъ?

— Тутъ на классы не дѣлится. Принимается въ соображеніе большая или меньшая безпомощность.

— Не зналъ я этого. Впрочемъ, и прошеніе-то отъ себя я подалъ такъ, кстати съ другими. Писалъ для другихъ прошенія — написалъ и для себя.

Членъ общества сдѣлалъ помѣтку на прошеніи усача, положилъ его обратно въ портфель и вынулъ два другихъ прошенія.

— Изъ этой-же квартиры поданы еще два прошенія, — сказалъ онъ. — Вдовы солдата Акулины Агафоновой и крестьянки Василисы Перетягиной.

— Совершенно справедливо, — поддакнулъ усачъ. Оба эти прошенія моихъ рукъ дѣло.

— Гдѣ-же эти женщины?

— Андревна, гдѣ эти египетскія муміи? — спросилъ усачъ хозяйку.

Та, не понимая, посмотрѣла на него широкооткрытыми глазами.

— Господину старухи нужны. Гдѣ старухи-то у тебя.

— Ахъ, старухи-то? Такъ ты-бы и говорилъ толкомъ, — отвѣчала баба. — Старухи въ церковь побираться пошли.

— Стало быть нищія? — задалъ вопросъ членъ общества.

— Христовымъ именемъ, батюшка, побираются.

— Бездѣтныя?

— Ни-ни… Никогошеньки у нихъ нѣтъ. Древнія старушки. Ино по купечеству ходятъ, ино по церквамъ побираются. Купцы-то теперь по дачамъ поразъѣхались, такъ куда какъ трудно старушкамъ. По улицамъ просить — городовые ловятъ.

Посѣтитель сдѣлалъ помѣтки на прошеніяхъ и спросилъ:

— Изъ этой квартиры есть еще четвертое прошеніе. Прошеніе отставного канцелярскаго служителя Захара Пустявкина.

— Есть, есть такой у насъ. Вотъ онъ тутъ около печки живетъ. Вотъ его сундукъ, вотъ и клѣтка его съ птицами. Птичникъ онъ.

— Гдѣ-же онъ? Позовите его.

— А синицъ на Смоленское поле ушелъ ловить.

— Старикъ?

— Древній. Руки трясутся.

— Весь ходуномъ ходитъ, — прибавилъ усачъ. — Ужъ на что вамъ: даже самъ себѣ прошеніе не могъ написать. Я ему за сороковку написалъ. Бывшій чиновникъ и не могъ прошенія написать.

— Бездѣтный? Есть родственники?

— Никого, батюшка, совсѣмъ сирый. Какъ перстъ, одинъ, — отвѣчала хозяйка.

Посѣтитель собралъ бумаги и сталъ уходить.

— Стало быть ничего не получу въ помощь, — сказалъ ему вслѣдъ усачъ, прищелкнулъ языкомъ и прибавилъ:- Не вкусно! А я воображалъ!

III

Далѣе члену общества пришлось спуститься опять въ подвалъ и ощупью пробираться по какому-то совершенно темному и сырому корридору. Впереди его бѣжалъ босоногій бѣжалъ мальчишка въ рваныхъ штанишкахъ объ одной подтяжкѣ. Онъ былъ въ качествѣ проводника, велъ члена общества со двора и говорилъ:

— Здѣсь наша мамка, вотъ здѣсь…

— Ступенекъ нѣтъ? спрашивалъ членъ общества, боясь споткнуться.

— Нѣтъ, здѣсь ступенекъ нѣтъ. Здѣсь только кошки сидятъ. Много кошекъ.

И дѣйствительно около ногъ что-то шмыгнуло.

— Развѣ здѣсь фонаря не зажигаютъ?

— Нѣтъ, не зажигаютъ. Идите сюда. Вотъ наша дверь.

Дверь распахнулась и мелькнулъ слабый свѣтъ. Членъ общества вошелъ въ подвальную комнату съ сырыми сводами. Она освѣщалась маленькимъ окошкомъ и ночникомъ, висѣвшимъ около русской печки. Хоть окно было и отворено, но пахло затхалью, онучами, прѣлью, дымомъ.

— Мамка! Иди сюда… Баринъ тебя спрашиваетъ.

Изъ-за печки вышла тощая, морщинистая женщина пожилыхъ лѣтъ, съ груднымъ ребенкомъ на рукахъ, изо рта котораго торчала соска.

— Вы вдова солдата Дарья Набрюшкина?

— Я ваше благородіе, я… Она самая и есть. Я прирожденная солдатка, ваше благородіе, — бодро, по-солдатски отвѣчала женщина и даже одной рукой какъ-то подбоченилась, притопнувъ при этомъ ногой.

— Вы подавали прошеніе о помощи?

— Подавала, ваше благородіе, подавала. Бѣдность-то ужъ очень одолѣла, ваше благородіе. Работишки никакой нѣтъ. Я работы, ваше благородіе, не боюсь, а вотъ съ мая мѣсяца господа поразъѣхались по дачамъ — и словно заколодило. Я и по стиркамъ, я и по поломойничеству — а теперь такія времена пришли, что куда ни сунешься — никому не надо. Ходила на огородъ полоть, но тамъ танцорки полольщицы съѣли, потому что онѣ изъ себя артель, всѣ изъ одного мѣста, за свою сестру стоятъ, а чужую выживаютъ. Я сама цѣпной песъ, но гдѣ-же одной женщинѣ отъ цѣлой артели-то стругаться! Такъ и съѣли. А пить-ѣсть надо съ малыми ребятишками, — тараторила женщина,